Интервью Виктора Шамирова об „Упражнении в прекрасном“ c Гошей Куценко

Режиссер о своем фильме!

«Упражнения в прекрасном» — так назвали свою пьесу, а потом и картину авторы Виктор Шамиров, Гоша Куценко и Константин Юшкевич. В театре спектакль по этому тексту идет уже больше двух лет, а лента только выходит на российские экраны.

— Виктор, как спектакль о театральных гастролях стал фильмом о театральных гастролях?

— Было на самом деле довольно странно. Я хотел сделать кино, потому что большой опыт гастрольных поездок возник — даже не у меня, а у моих друзей-актеров. Это спектакль «Ladies’ night», который я делал, он очень много ездил. Поскольку в основном это мужская команда, то возникло большое количество таких историй, связанных преимущественно с алкоголем и с женщинами...

— Хватило бы, наверное, на два фильма?

— Больше чем на два. Я ездил с ними, но не каждый раз, потому что это было бы невозможно, не могу переносить такое количество алкоголя. Я устроен немножко иначе. И, кроме того, я больше домосед. Вот сейчас ездил с фильмом и понял, что мне это надоело. Осознал, что не хочу больше этого делать, не поеду никуда, устал, не вижу смысла в этом никакого. Так вот, я увидел тему в этих гастрольных поездках и в этом безумии группы людей, которые вырвались на время из Москвы, из привычного окружения. Она была мне интересна, я хотел снять картину, и я думал, что это будет развеселое кино. Но не очень дешевое, ведь фильм про людей, которые все время ездят, не бывает очень дешевым. Они же ездят. И много мелких эпизодов в разных местах — это тоже безумие. Я носился с этой идеей, собирал истории, друзей-актеров опрашивал. Потом произошел 2008 год, кризис — и я понял очень ясно, что не дадут мне денег на кино про то, как группа актеров ездит по России. Тем более что в нем нет откровенной комедии, я не планировал, что там будет по заявке комедия. Идею мне было жаль. Уже не помню, кто предложил сделать из нее спектакль — я, Гоша или Костя. Ведь на спектакль денег нужно немного. Мы понимали, что это реально.

— И вы начали писать с Гошей Куценко и Константином Юшкевичем у себя на кухне?

— Да, с Гошей и Костей. На моей кухне. Без всяких дураков. Потому что у меня кухня хорошо подходит для писания. И вообще для жизни. А в комнате можно спать, например.

— То есть и кухня тоже сыграла свою роль.

— И не один раз. На ней много чего написано. Она такая, хорошая. Я снимаю эту квартиру, и мне будет жаль, если придется уехать. Что-то хорошее там происходит.

— И в какой момент спектакль все-таки стал фильмом?

— Это было уже не нашим решением, мы не думали о кино. Потому что в процессе писания мы же сделали пьесу. История вышла совсем не такой, как я предполагал. Она сконцентрировалась на отношениях нескольких людей и их разговорах. Если бы я изначально писал сценарий, у меня была бы многофигурная история, группа была бы большой. И актеров много, и технического персонала, и отношения между ними, какие-то истории — очень много всего было у меня в голове.

В спектакле мы сосредоточились на четырех актерах и одном администраторе — и больше никого. История стала совсем камерной, и я уже совсем не предполагал, что кто-то может дать денег на такую. Но Андрей Новиков, продюсер, после прогона (это был первый прогон, мы еще даже не продавали билеты) зашел к нам в гримерку и сказал, что если сможете снять за небольшие деньги, то я дам. И мы сказали, конечно, что да.

— Почему в качестве того антрепризного спектакля, который играют герои-актеры в фильме и в пьесе, вы выбрали что-то историческое и костюмное? Это ностальгия по театру старого образца?

— Он должен быть костюмированный и в стихах. И должен говорить о серьезных вещах, потому что это связано с темой. Если бы они играли, допустим, комедию положений, в этом не было бы их собственной попытки что-то сделать, они бы просто играли комедию положений. Это был бы не чес, но это могло бы им быть. Но не может быть чес с костюмами, с дуэлями, с серьезным отношением к делу. В этом есть архаика, совершенно согласен. Я думаю, мы пошли на это намеренно. В попытке быть серьезным есть что-то архаичное, и поэтому я показывал людей, которые пытаются быть серьезными, но не там, где они серьезные, а как раз рядом.

— А фильм повлиял как-то на спектакль?

— Повлиял, пожалуй, косвенно. Прямо он повлиял вот как: мы оставили костюмы со съемок, современные. Исторические костюмы у нас в спектакле были хорошие, они были сшиты для нас, художник у нас Дмитрий Разумов. То есть это красивые вещи. Современные штуки притащили мы сами. 2007 год, кризис, у театра не было денег ни на что. Мы делали шпаги за свои деньги, потому что нас не устраивали те тренировочные рапиры, которые выдают за шпаги в театре. Мы хотели сделать аутентичные шпаги, достаточно тяжелые, чтобы ими можно было делать друг о друга «дзынь». Очень хотелось, чтобы это «дзынь» получалось. Надо сказать, не очень получается. (Смеется.) Но они тяжелые и красивые, мне очень нравятся. Их сделали за свои деньги, костюмы притащили свои, мобильные телефоны, DVD-плееры, сумки — все, что нужно было для этого дела. И нельзя сказать, что наш домашний подбор костюмов был оптимален. Когда мы сняли фильм, и у нас осталась современная одежда, которая специально для нас была подобрана очень хорошим художником по костюмам Владимиром Купцовым, то киногруппа любезно их отдала. Даже не продала, а отдала. То же касается и париков — мы забрали два парика из фильма.

— На гастроли с пьесой ездили?

— Да, но спектакль малый, он играется на сцене для ста человек. Во время гастролей мы обязаны играть его на большой сцене, потому что иначе нас никто не повезет на гастроли, это экономически нерентабельно. И поэтому на большой сцене мы вынуждены прикладывать дополнительные усилия, и спектакль становится не то чтобы хуже, но он становится совсем другим.

— В фильме играют все, кто занят в спектакле, кроме актрисы. На роль актрисы «вместо Цветковой» вы не стали брать партнершу по спектаклю. Почему?

— Аня Островская играет хорошо. Но я сделал несколько проб на камеру, и мне не очень понравилось. Показалось, что Аня выглядит как женщина на экране. Так бывает. Я хотел, чтобы это была определенная девочка, которая едва окончила пару курсов, и она должна была быть наивной по-настоящему. Сделал очень много проб. И были очень хорошие актрисы, очень красивые. Но я понимал: чтобы изобразить девочку, им надо будет ее именно изображать. Они девочками не являются. Они являются женщинами, очень, как правило, внутренне жесткими, очень по-волевому настроенными. Иначе бы у них не получалось ничего в этой профессии. Поэтому девочку наивную, максималистскую им пришлось бы имитировать. Это не бывает хорошо, я не верю в это. Кино некоторые вещи не прячет. Театр — да, а кино — нет. И девочка (Ксения Радченко — Прим. КиноПоиска) была именно тем человеком, который подходил идеально, на момент съемки она ею и была. Она только окончила второй курс «Щепки», не имела никакого опыта — ни съемочного, ни театрального, была такой в растерянности, в агрессии в то же время.

— Не боялись оставлять в фильме довольно длинные театральные монологи?

— Боялись. Два способа есть. Первый называется сокращением. Мы очень многое сократили, и по этому поводу была целая война с актерами, потому что в театральном варианте сцена в поезде идет 40 минут, здесь она идет 15. Была война. Потому что они говорили: «Если ты хочешь сократить это, то что же ты вообще хочешь оставить?» и «Отдай мне эту шутку, отдай. Это я ее придумал». И второй путь: я старался пройти эти диалоги легче и быстрее. Мне казалось, что в жизни мы говорим намного легче и темповее, как правило, чем это принято показывать. Я не знаю почему. У нас нет культуры быстрого диалога вообще. Не принято ни в театре, ни в кино. Хотя в жизни, если посмотреть, как люди разговаривают, они говорят очень быстро. Я пытался получить именно такую легкую беседу.

— «Упражнения в прекрасном» вы сами комедией не считаете?

— Фильм трудно определить как комедию. Я знаю, что там есть вещи забавные. Забавные достаточно большому количеству людей. Может быть, не всем, но многим. Но при этом я знаю, что я на них не опирался, потому что смех не являлся целью. Поэтому там нет откровенно комедийных персонажей, по которым было бы видно, что этот актер здесь, чтобы смешить, это его работа. Мол, смотрите, он даже говорит дурным голосом. Как в кино и сериалах сейчас делают, чтобы уж никто не перепутал, что это смешно. Обязательно надо говорить дурным голосом — это страх такой... У меня был мастер, который в комедийных ситуациях очень хорошо разбирается, и надеюсь, что мне удалось чуть-чуть позаимствовать у него это понимание и умение строить комедийные положения. Но моей целью они не были. Поэтому я не могу фильм классифицировать как комедию, это было бы обманом.

— А целью было...

— …сделать тот фильм, который я вижу, и поймать тот жанр, который я вижу. Он для меня не определяется четко. Это лирическая комедия с ироническим уклоном, или это прикольная мелодрама, или веселые люди в невеселых ситуациях. Там уже дело прокатчиков, но это не моя проблема. Я хочу максимально приблизиться в работе к тому, что я чувствую. Как это назвать — не знаю. Я понял, что когда я этого не делаю — не снимаю, не готовлюсь к этому, не думаю об этом, то мне еще хуже жить. Когда я это делаю — не то чтобы я счастлив, но все не так плохо. (Смеется.)

— Кино затягивает?

— Мне нравится снимать. Я сейчас делал пару пилотов для телевидения, и меня это очень развлекло. Хотя в одном случае я был недоволен ужасно дорогим качественным продуктом, а в другом — совершенно авантюрном, я оказался неожиданно заинтересован. То есть я получил любопытные для себя самого результаты. Снимая за три копейки с непрофессиональной группой, я вдруг что-то для себя почувствовал. Пожалуй, мне сейчас нравится заниматься этим даже больше, чем театром. Мне сейчас не очень интересно думать про то, какой спектакль поставить. Другой вопрос в том, что в отличие от театра кино значительно сложнее в организации, потому что в экономическом плане это предприятие неоправданно, к сожалению. Ну, может быть, за исключением сериалов. А кино коммерчески неоправданно. Постоянно нужно думать, где деньги взять, а это не моя тема вообще. Никогда этого не делал и не умею делать. А театр оправдан. Я делаю спектакли, которые нравятся людям, я знаю, сколько на это тратится денег, сколько они приносят.

— И за какие-то конкретные проекты вы уже взялись в качестве режиссера?

— Сериалы есть, даже два, но я пока на них не подписался. Мне не нравится, что их писать некому. Первую-то пилотную серию мы написали, а двадцать я писать не собираюсь. Но не находится на это людей. Я сейчас пытаюсь собрать с миру по нитке, не среди профессиональных авторов. А второй проект — «Местные новости» — сейчас находится на фазе рассмотрения. Если решение будет положительное, то я не исключаю, что могу им заняться в каком-то качестве. Что-то в этом есть, что-то живое, а ведь ради этого все и делается. Что касается кино, то у меня есть одна задумка. Хочу сейчас попытаться реализовать фильм крайне дешевый, настолько дешевый, насколько это возможно. Но не переходить ту грань, где фильм становится хоум-видео. Вот как бы эту грань найти? Надо попытаться это сделать прямо сейчас, потому что история связана с зимой, и надо вот-вот начинать снимать. У нас с Гошей был сценарий, который не пошел, и мы будем тотально заново его переделывать, совершенно по другому поводу. Если начать прямо сейчас, запуститься параллельно с написанием... Я даже не рискну это историей назвать, это разговоры людей, на грани Гришковца.

— На грани Гришковца?

— Я почему так называю эту территорию? Потому что Женя ее первым довольно ясно определил. Не думаю, что она ему принадлежит, потому что если человек приходит на территорию не из подражания, а потому, что ему есть что сказать, то она ничья. Но у нее есть название, потому что Женя первым не побоялся делать такие вещи и добился в них успеха.

— Вы сами как «упражняетесь в прекрасном»?

— Сам я очень люблю смотреть кино, сериалы хорошие. В общем, это то, что позволяет мне оставаться в большей степени приличным человеком, чем произошло бы без этого. Потому что это качество ускользающее: только что ты приличный, а гляди — уже и не приличный. В одну секунду тебе наступают на улице на ногу, ты оборачиваешься, кричишь на этого человека, как будто он тебя убить собирался, а потом проходишь два метра и думаешь: «Господи, что со мной было сейчас? В кого я сейчас превратился?» И это очень сложно контролировать. То есть можно, но трудно. Гарантий нет, что то, что я сейчас чувствую по отношению к людям и к миру, останется со мной всегда. Можно снова обратно превратиться в такую тварь. Я понял, что мне помогает смотрение хороших фильмов и сериалов. Хорошее — значит нескучное. Многие думают, что хорошее — это скучное и фестивальное. Я скуку в кино ненавижу. Мне нравится то, что увлекательно, и это мой личный вкус.

Интервью - Кинопоиск